Александр согласно кивнул – волнение Елизаветы он понимал и оно действительно было нормальным, куда страннее была бы эта поездка без волнения. И если юной девушке волнение было положено, то сорокадвухлетнему графу волноваться было как-то не пристало. А он волновался. И чем было вызвано это волнение, граф сказать затруднялся: компанией юной девушки или же самой поездкой на могилу друга, - он дал себе обещание еще подумать над этим, но позже, не сейчас.
- Надеюсь, эта моя идея не расстроит вас, Елизавета Михайловна, я сам никогда не бывал на могиле своего отца и отчего-то мне кажется, что это важно.
Он не лукавил, хоть взгляд его и не задерживался на лице Шатовой. Граф устало и как-то обреченно смотрел в окно, за которым проносились разноцветные фасады домов с колоннами, балюстрадами, портиками и прочими изысками архитектуры, указывающими на вкус или безвкусие своего хозяина.
- Михаил будет рад, что вы посетили его. Он любил вас, свою семью, больше всего на свете, но война не разделяет любви и не сострадает утратам. – В свое время Александр много думал о войне, о ее причинах и последствиях, о необходимости воин и смертей хороших людей. У него было вдоволь времени подумать, пока ранения тела затягивались, а душевные росли и множились. Он так и не нашел ответа, война есть потому что есть, потому что это единственный способ достичь цели, какой бы эта цель не была, и людские жизни не имеют веса, судьбы и привязанности истончаются до тех пор пока не обрываются с гибелью человека.
Война – бессердечная машина, перемалывающая души и судьбы в фарш, пускающая под нож и хороших, и плохих, не различающая национальностей и языков, война придумана во имя целей единиц ценой жизни тысячи.
Каменский тряхнул головой, отгоняя от себя размышления такого рода. Он – военные, и война кормит его, война должна быть смыслом его существования, без войны он засохнет точно цветок без воды, и все-таки Каменский все сильнее проникался отвращением к войне.

- Дорога будет долгой, Елизавета Михайловна, возьмите вот, - запустив руку в кожаной перчатке во внутренний карман мундира, Каменский извлек небольшую книгу в синем переплете, - Мария Васильевна велела передать, чтобы вы не скучали в дороге, а я забыл совсем.
Книга, которую граф протягивал Елизавете, оказалась нетронутым изданием Анны Буниной. Все чаще женские имена в литературе звучали все громче, и неудивительно, что Мария Васильевна передала Шатовой именно такую книгу. Сам граф к литературе подобного рода был равнодушен и не имело значение имя на обложке, его не трогали ни Пушкин, ни Жуковский, Каменский всегда существовал где-то ближе к земле, к обыденности и простоте. Стихам предпочитал мемуары, танцам – историю, но всегда уважал выбор других.
Дорога в вечерний час была свободной и экипаж плавно скользил по набережной вдоль покрытой льдом воды. Мерное покачивание успокаивало Александра, он как будто вернулся на море, где качка была вечной спутницей и верной подругой. Дорога предстояла не быстрая, Лазаревское кладбище находилось аж у самой Лавры, и Каменский любил подолгу ехать, смотреть в окно и молчать. Но сегодня все было как-то особенно, граф словно чего-то ждал от этой поездки и несерьезно изнывал от нетерпения. Сумерки все плотнее окутывали город, уже зажгли кое-какие фонари, и их теплый янтарный свет причудливо преломлялся на снегу и ледяной корке воды.

Когда возок выехал на Невский, сразу стал слышен голос города – даже в вечерний час здесь было многолюдно, отовсюду кричали на все голоса, кто-то бранился, где-то истошно вопили, кони немедленно заржали, вливаясь в многоголосье проспекта.
- Скоро приедем, Елизавета Михайловна, до Лавры по проспекту и все, - Каменский постарался ободряюще улыбнутся ей и снова отчего-то отвел взгляд.
Прямой проспект длился, казалось, целую вечность, и Каменский даже устал сидеть. Затекла спина и стало давить виски, он откинул голову на спинку и прикрыл глаза, надеясь, что хотя бы эта преграда остановит городской шум и голова болеть перестанет.
- Прибыли, Ваше Сиятельство, дальше хода нет, только пешком! – Бас кучера немилосердно вырвал графа из благостной дремоты.
Александр выпрямился, тряхнул головой, быстрым движением оправил перчатки и пальто и бодро, как будто только и ждал пока откроется дверь, спрыгнул с подножки с белый снег.
И протянул руку Елизавете.
- Идти совсем не долго, Елизавета Михайловна, - он улыбнулся, помогая Шатовой спустится, - Федор, жди нас здесь.