Прогулка по вечернему Петербургу не самое подходящее занятие для одинокой женщины. И все же, в этот вечер она отправляется на улицу безо всякого сопровождения. Порой ей нужно сбежать, бросить вызов, не важно кому: своенравной северной столице, покойному графу, призракам прошлого, герцогу де Перезе, самой себе. Да и кто ее остановит? Слуги только повздыхают вслед своенравной барыне, а кроме них и некому.
Мороз пробирался под легкую шубку, покусывая непривычную к русским холодам кожу, под ногами искрился недавно выпавший, а оттого все еще пушистый снежок. Из окон лился тусклый, желтовато-медовый свет. Ей нравилось бродить вот так: мимо чужих домов, чужих жизней, чужих судеб, затерявшись среди незнакомых улиц. Должно быть, эта любовь к побегам сохранилась у нее еще со времен далекого детства, прошедшего в пыльных комнатах случайных придорожных гостиниц...

...Размышления о детстве были прерваны парой глаз по другую сторону улицы. Казалось бы, в их обладателе не было ничего необычного: обычный пьяница, идет в развалочку, пошатываясь, одет во что-то серо-коричневое, грязное, потертое, мужицкое. Вот только взгляд у этого пьяницы был не задурманенный вином, но ясный, чистый, и устремлен он был прямиком на нее.
Неожиданная мысль блеснула в голове, выметая остатки недавней меланхолии. Желая проверить свою догадку Леа ускорила шаг. Пьяница по другую сторону дороги так же зашагал быстрее, даже покачиваться и поскальзываться перестал. Леонель свернула на соседнюю улицу - ее новый знакомый тот час же последовал ее примеру. Сомнений не было - за ней следили, вот только кто и зачем?
О том чтобы позвать на помощь и речи быть не могло. Что если ее новый знакомый имеет какое-либо отношение к тем, кто охотится за трудами покойного графа? Объяснять подробности этой истории кому бы то ни было не только глупо, но и чертовски рискованно. Придется обойтись собственными силами.
Постоять за себя госпожа Беранже при случае способна. И дело тут вовсе не в том, что природа наделила ее магическими способностями, от них в этом деле проку мало, а вот уроки месье Арно и отрочество в обществе старших братьев имело свой результат. Правда все ее познания в стрельбе и фехтовании (пусть и весьма преувеличенные завидной самоуверенностью) шли прахом, ибо оружия при ней не было. А вот у ее преследователя оно было, только заметила она это слишком поздно.
Подворотня, в которую они свернули была как на зло узкая, темная, тупиковая. По одну сторону глухой каменный забор, по другую боковая стена какого-то дома. Недавний пьяница выпрямился, перестал спотыкаться и теперь шел ей на встречу неторопливой, размеренной походкой, скаля ровные белые зубы, выдававшие в нем человека далеко не последнего сословия.
- Нехорошо забывать старых друзей... - Заметил он на безукоризненном французском.
- Чего вы хотите? - Она все еще продолжала отступать назад, но спасительное пространство сокращалось с каждой секундой.
- Передать наилучшие пожелания... от давнего знакомого... - Осклабился в ответ мужчина.
То, что произошло дальше походило на дурной сон и отпечаталось в ее сознании урывками. Что-то острое, металлическое, блеснувшее в его руке. Кажется нож, а может быть и кинжал, в темноте не разглядеть, да и времени не было. Леа отчетливо помнила, как он замахнулся, а вот то, каким чудом ей удалось увернуться, в памяти на запечатлелось. Если бы не боль, затмившая собою все вокруг, она могла бы приметить, что добивать и убивать ее не собирались, да и должного сопротивления не оказывали, но в тот миг ей было не до размышлений. Уворачиваясь от удара она упала, щека больно ударилась обо что-то твердое. Кажется, какие-то нерадивые строители бросили здесь остатки досок и кирпичей. Не раздумывая Леа подхватила злосчастный булыжник и что было сил швырнула его в сторону нападавшего. Камень задел висок, но человек даже не покачнулся. Рука отозвалась невыносимой жгучей болью.
Острие ножа угодило чуть ниже плеча, легкая шубка смягчила удар, но рана все же оказалась весьма глубокой. Впрочем и это она узнала уже позже, когда к ней вернулась способность рассуждать здраво. К превеликому удивлению, ее преследователь не бросился на нее, а развернулся и выругавшись зашагал прочь, оставив ее истекать кровью в безлюдном переулке.
Ее не пытались убить, ее пытались запугать. Так же как несчастного Клода Беранже, в надежде, что обезумевшая от страха женщина бросится искать защитника и угодит прямиком в лапы "благодетеля", который наверняка приложил руку к нападению и теперь ожидает случая появиться в ее доме и предложить свою помощь.
Не на ту напали! Она де Валентинуа, ее просто так не проведешь. Нельзя показывать свой страх. Это как со сворой собак - стоит выказать слабость и начнется настоящая травля. Огромным усилием воли Леа заставила себя присесть. Вернуться домой теперь не было никакой возможности. Ее вид вызовет настоящий переполох, поднимется шум, а ей нужно сделать вид, что ничего не произошло. Тогда ее недоброжелатели решат, что за ее спиной стоят не менее властные покровители. А дальше? Дальше она что-нибудь придумает...
Кровь стекала по руке горячими, липкими струйками. Леа прошептала знакомое ей заклинание, которое должно было хоть немного уменьшить боль. Но ничего не произошло. Она попытала счастья со вторым наговором, но и это не сработало, разве что кровь слегка замедлила свой бег. Вполне возможно, что оружие было отравленным или заговоренным, но выяснять это она будет позже.
С большим трудом, придерживаясь за каменную стену, она все же смогла кое-как подняться. На снегу, крапленом алыми каплями крови в паре шагов от нее виднелся оброненный бутон эдельвейса. Ну конечно. Кто бы сомневался.
Леа криво усмехнулась и побрела в сторону улицы. А она не плохо держится. Разве что слезы по щекам ручьем, но это ничего, в темноте не разглядишь, да и смотреть некому.
Но куда идти дальше? Обратно в дом - нельзя, в гостиницу - ее вид вызовет лишние подозрения, к одному из друзей и поклонников?
"Месье Виллие..." - Подумала про себя Леа.
Ну конечно, кто же как ни по уши влюбленный маг-медикус сможет оказать ей помощь? К тому же, искать ее там никто не станет.
Со времени их первой встречи он побывал у нее всего несколько раз, один из которых был на вечере, в кругу ее приятелей и знакомых. Он не писал ей любовных писем, не забрасывал цветами, не навязывал свое общество, но может быть именно это и разжигало ее интерес. В том, что интерес был, она уже давно себе призналась. Быть может, она бы даже пустилась в лиричные размышления, не истекай она кровью посреди улицы. Лирика и поэзия будет потом, сейчас главное не умереть...
На счастье Леа на углу улицы скучал хмельной извозчик. Он только покосился на барыню в перемазанном грязью платье, но вопросов задавать не стал, верно принял за пьяную или гулящую, да и кольцо, которое она сунула вместо платы прибавило ему услужливости.
Когда они подкатили к дому Якова, было уже около полуночи. Сердобольный извозчик помог женщине выбраться, даже предложил проводить, но она только покачала головой. Лишние глаза сейчас ни к чему. Заспанный слуга, отворивший ей дверь уставился на нее полным удивления взглядом.
- Барина позови. - Охрипшим от боли и усталости голосом бросила ему мадам Беранже, и, не дожидаясь ответа, побрела куда-то в комнаты, оставляя бурые разводы на встречной мебели, за которую придерживалась чтобы не упасть.
До сей поры в гостях у Виллие ей бывать не доводилось, но оценить убранство сейчас не было возможности. Ее взгляд скользнул по отражению в зеркале, Леа не сразу узнала себя в этой женщине: разбитая губа, ссадина на щеке, съехавшая шубка, промокшее от крови, грязи и снега платье. Хороша гостья, ничего не скажешь.
По крайней мере, на этот раз она не притворяется. Леонель попыталась усмехнуться своим мыслям, но сил на усмешку не было. Кажется, с лестницы доносился какой-то шум и голоса, но вместо того чтобы обернуться она продолжала инстинктивно брести по какой-то комнате, в которую свернула войдя в дом. Стоило сесть в одно из кресел, но она боялась, но страх потерять сознание и никогда уже не придти в себя, одерживал верх. Мысли путались, перебивая друг друга, краски окружающего мира то блекли, то становились ярче...

В ином случае она наверняка бы попыталась сопротивляться, уверяя, что может стоять на ногах самостоятельно, но потеря крови давала о себе знать. Перед глазами мерцали радужные круги, ноги предательски подкашивались. Как бы ни хотела она сохранять мужество, подобно бравому солдату, сил на это не оставалось. Да и выбора особенного ей не оставили, просто подхватив на руки. Весила Леа не многим больше ребенка, со спины ее до сих пор частенько принимали за совсем юную особу.
Кажется, они оказались в спальне, верно принадлежащей самому Якову Васильевичу. Так даже лучше, лишние глаза и уши совершенно ни к чему. О том, что она приехала сюда не знает никто, не считая пьяного извозчика, но в этом мире не существует нераскрываемых тайн. Не хватало только чтобы недавний знакомый заявился сюда.
Ее все еще трясло и знобило, ровные жемчужно-белые зубы отбивали барабанную дробь, слезы сами собой катились по щекам из широко открытых глаз. Где-то в глубине души мелькало постыдное женское желание сдаться на волю обстоятельствам, разрыдаться по настоящему, упав в сильные, заботливые мужские руки, ища спасения от боли и страха. Но упрямое тщеславие тот час же взяло верх. Леа относилась к тому редкому типу женщин, в которых живет скорее мужская, нежели девичья гордость.
- С-с-старого п-приятеля встретила... - Запиннаясь отозвалась она на вопрос Якова о том, что произошло, невольно цитируя слова нападавшего.
Только сейчас ей пришла в голову мысль, что рассказать Виллие правду она не может. Ей не хотелось его обманывать, но другого выхода у нее нет. В его преданности Леа не сомневалась, а вот поручиться за его безопасность, расскажи она ему о бумагах покойного Этьена, она не могла. Впрочем, можно ограничиться половиной правды, упомянув про участь бедняги Клода, но тактично умолчав о том, что она фактически стащила документы из под носа герцога и сбежала с ними в Россию.
Успокоив таким образом свою совесть, она послушно опустилась на неразобранную кровать, отдаваясь на волю Якова. Его осторожные прикосновения заставили ее вздрогнуть, невольно стиснув зубы. От них становилось легче, но самое страшное было еще впереди. До сей поры рану услужливо скрывал рукав платья. Промокшая ткань липла к телу от вязкой, густой крови. Стоило избавиться от испорченного наряда, но сил стащить платье у нее не было. Удивительно, что этого до сих пор не сделал сам Виллие.
"Да он смущается..." - Осенило Леонель и от этой мысли на губах заиграла едва заметная улыбка.
В свете последних событий, она и забыла, что перед нею влюбленный мужчина. Сама она давным давно разучилась смущаться, да и не было в ней от природы этой свойственной девицам стыдливости.
Не ускользнуло от ее внимания и новое обращение, само собой сократившее холодную дистанцию светских приличий.
- Не могу... - Совсем тихо, в пол голоса заметила она. - Сама не могу...
Леа прикрыла глаза, надеясь, что избавленному от ее взгляда доктору будет проще преодолеть свое смущение. Она отлично знала, что этот взгляд имеет почти колдовское влияние на представителей сильного пола, хотя никакого колдовства тут на самом деле не было, а весь секрет заключался в легкой насмешливости и бравой самоуверенности, с которой она взирала на окружающих. Мужчины привычны к тому, что женщина трепещет подобно нежному бутону, расцветая под ласковыми словами и нежными прикосновениями, но стоит лишь посмотреть на них с вызовом, как они тот час же теряются.
- На этот раз... притворяться мне... не придется... - Она все же нашла в себе силы на сардоническую усмешку, хоть и сказанную искаженным от боли голосом.
Со стороны могло показаться, что она пытается произвести впечатление, но на самом деле вся эта бравада предназначалась скорее для нее самой и была ни чем иным как попыткой скрыть постдный страх и слабость.

Едва Яков упомянул о том, что о нападении стоит заявить, Леонель невольно поморщилась и покачала головой. Конечно, если рассудить здраво - опасность не велика. Люди у Перезе обученные, надежные, местной полиции не ровня, но как объяснить причину нападения? Да и тот факт, что женщина позволяет себе вот так запросто прогуляться по улицам в одиночестве после захода солнца, сам по себе говорит о многом. Будь она обычной благочестивой дамой, то подобная мысль вряд ли пришла бы ей в голову. А если кто-то захочет копнуть поглубже? Кто знает какие способы убеждения у местных властей?
- Нельзя заявлять... - Попыталась она донести свою мысль до доктора. Слова по прежнему давались ей с трудом. - Я знаю кому служит... тот человек. Это личные счеты...
Она надеялась, что этого будет достаточно. Все остальное она расскажет потом, когда ее голос перестанет предательски дрожать от слез, а слова не будут походить на жалостливый крик о помощи. Смерть Клода Беранже не такая уж большая тайна, эту часть истории она сможет поведать доктору.
Все еще не открывая глаз она почувствовала, как намокшая ткань платья соскальзывает с тела. Даже несмотря на все свое бедственное положение, она не преминула заметить осторожность, а быть может, даже и нежность с которой Виллие избавил ее от наряда. Не часто с ней так церемонились, хотя конечно, ситуация эта по сути вовсе и не интимная, но кого она обманывает? Для Якова Виллие все происходящее не было обыкновенным профессиональным долгом, еще с тех самых пор как он переступил порог ее спальни...
А вот последовавший за ними вердикт заставил Леа вздрогнуть. Получать раны и травмы не так уж и страшно, в эту секунду кровь бурлит словно игристое вино, а от неожиданности не удается ничего понять, а порою и почувствовать. Но вот лечить сии увечья, дело совсем другое. Само собой, Виллие прав, рана глубокая и оставлять ее в таком виде нельзя, но вот как признаться медикусу в том, что данная процедура вызывает у нее священный ужас?
- А может быть... само пройдет... - Как-то совсем безнадежно и жалостливо спросила мадам Беранже. На этот раз она все же открыла глаза и теперь смотрела на Якова из под полуопущенных ресниц.
В том что само оно зажить не может, Леа не сомневалась, но все же это звучало лучше чем постыдное слово "страшно". Нервно покусывая бледные губы, она взглянула на алые капли, расплывающиеся на совсем недавно белоснежной простыне.
- Тот человек... был магом... он не собирался меня убивать... он мог, но не убил... у него был нож или кинжал... может быть и заговоренный. Он просто хотел меня напугать... - Леонель все же решилась рассказать Якову о нападении. А если говорить откровенно, просто тянула время.
Яков сидел подле нее, на краешке кровати, всем своим видом излучая доброжелательность и заботу. Лишь смущение в его взгляде выдавало... Не желание, нет, чувство куда более чистое и поэтичное, должно быть то самое, о котором так часто мечтают девушки. Леа никогда не мечтала. Ее не научили тешить себя иллюзиями, ее не баловали рассказами о прекрасных принцах и безоблачной жизни. С самого детства ей дали понять - для нее у всего в этом мире есть цена, в особенности - у счастья. Таким как она нечего ждать подарков от судьбы.
И вот теперь ей предлагают защиту, убежище, заботу, не в долг, не в обмен на что-то, а просто так, совершенно бескорыстно. Леонель не умела принимать такие жесты, она даже не знала, что именно стоит сказать в подобном случае. Разум и логика кричали, что стоит поблагодарить и уйти, не подвергая других опасности. За свои поступки надобно отвечать самой. Вот только сил уйти у нее не было, в лучшем случае она доползет до двери, да и то если крупно повезет.
Она так и не сумела найти нужных слов. Вместо этого она просто опустила голову на плечо мужчины, осторожно, почти нерешительно. Ей не стоило так поступать, ей не стоило этого делать, но усталость одержала верх. Завтра она подумает о том, как это исправить...

Понимание. Этого слова никогда не было в лексиконе Леонель Беранже, но кажется именно так должно называть то чувство, которое проявлял сейчас Яков. Он не пытался выведать подробности, не набрасывался с распросами, хотя, ежели рассудить здраво, то имел на это полное и неоспаримое право.
Ведь он не знает о ней ровным счетом ничего, кроме того что она любит баловаться спиртным и проводит вечера в сомнительной компании, а потом вламывается в чужие дома истекая кровью. Он даже не может быть уверенным в том, что она не обманула его. Что если все ее слова ложь? Что если она вовсе не защищалась, а пыталась отправить кого-нибудь на тот свет, а несчатный ранил ее в попытке сохранить свою жизнь? Тот факт что она женщина едва ли может служить оправданием, не будь женщины способны на преступление, не было бы и женской каторги, а сие заведение жило, здравствовало и ежегодно пополнялось новыми обитательницами.
Он верил ей наслово. Принимал ее настоящее, не заглядывая в ее прошлое, давным давно ставшее для нее клеймом.
- Этот человек служит тому, кто убил моего отца... - Леа все же решилась дать Якову хоть какое-то объяснение своего внезапного появления в его доме. - Моего настоящего отца... Клода Беранже... это давняя история...я последний свидетель тех событий...
Леонель отвела взгляд, сосредоточив свое внимание на алых кроводтеках. Собственные слова вставали поперек души. Если послушать, так ее святой мученицей при жизни объявить надобно. Конечно, право распоряжаться судьбами Перезе никто не давал, но будь ей и в самом деле так страшно, разве стала бы она тайком вывозить опасные документы в Россию и прятать их в тайнике, вместо того, чтобы передать их министерству магических дел? Если она и жертва, то жертва собственного тщеславия и жадности.
Впасть в меланхоличные рассуждения о муках совести ей на этот раз не удалось. Уловка медикуса сработала безотказно. Воображение у мадам Беранже было богатое, потому картины, столь красноречиво описанные доктором тот час же нарисовались в ее голове.
- Хорошо, хорошо, сдаюсь... - Со вздохом согласилась Леонель, тот час же ощутив как пальцы мужчины осторожно сжимают ее слегка дрожащую руку.
Этот простой, незатейливый жест был для нее таким непривычным, что на бледных, худых щеках едва ли не выступил румянец. Ее обожали, боготворили, по ней сходили с ума, ей посвящали стихи, сочиняли дифирамбы, сам Фридрих Вильгельм целовал ее руки, преклоняясь перед ее красотой, но никто и никогда не выказывал к ней простого человеческого участия. Покойный супруг ни разу не появился в ее спальне, когда она бредила в отчаянной борьбе со смертью, любовники и поклонники почитали утешением жаркие поцелуи и страстные обьятия. Да и сама Леа делала все возможное, чтобы не познать радость подобных чувств. Любовь - опасная привычка, многим опаснее морфия и опия. Жить не зная ее легко, жить познав и потеряв - сложно.
- Он не станет меня убивать. Не спрашивай почему, я не могу этого сказать. Если бы они хотели от меня избавиться, я бы лежала сейчас в том переулке... но эта щедрость касается только меня. - Ее слова звучали странно, а то и вовсе подозрительно, но лучшего объяснения она придумать не могла. - Я не хочу навлекать на тебя неприятности...
Бросившись сюда она не думала ни о чем, кроме спасения собственной жизни, а стоило бы. Своим поступком она поставила безопасность Якова под угрозу. Перезе не побрезгует опуститься до шантажа, а Виллие не похож на человека, который привык поджидать опасность на каждом углу. К тому же он человек науки, а они, как известно, славятся своей рассеянностью. Как решить эту проблему Леа не знала, но так или иначе ей нужно быть как минимум в ясном рассудке на случай непредвиденных обстоятельств.
- Делай что нужно, пока я не передумала. - Решительно выдохнула мадам Беранже.
Даже голову вскинула и демонстративно отвернулась, подражая одному раненному флибустьеру, которого ей довелось встретить подле жарких испанских берегов. Конечно, на долго этой бравады не хватит, но все же она хоть немного успокаивала самолюбие. Меньше всего на свете Леонель хотелось выглядеть жалкой и беспомощной. Может именно это почти что детское упрямство и не позволяло ей лишиться чувств.